Идите в баню

Жили мы на Первой Брестской улице, в полуподвале двухэтажного дома номер сорок три. Вход со двора, несколько ступенек вниз, дверь открывается — и попадаешь сразу в кухню. А в кухне из удобств — только железная раковина с холодной водой. И еще самодельная уборная, прямо там же, в кухне, отгорожена перегородкой с двух сторон. И это было счастьем, так как раньше обитатели квартиры бегали в туалет на Белорусский вокзал.

Наша коммуналка — на две семьи. Из кухни две двери: одна — к соседям, другая — к нам. У нас две комнаты: маленькая, проходная, где обитали мы с мамой, и большая, где жили еще шесть человек нашей родни, бабушка с дедушкой и мамины сестры. Отопление — большая изразцовая печь, обогревающая всю квартиру.

Когда надо было помыть голову, нагревали воду на керосинке и предупреждали всех, чтоб из комнат не выходили. Поливали друг другу из ковшика. Детей мыли в тазу или в корыте. Все это было непросто организовать. Дед говорил: «Чего в кухне плескаться? Идите в баню! Там тепло!»

В баню сходить, действительно, было проще. Все тогда работали на шестидневке, выходной день — только один, воскресенье, поэтому мы с мамой ходили вечером после ее работы — в субботу.

Баня находилась в Оружейном переулке. Идти туда только пешком: сначала по улице Горького до площади Мояковского, затем переулками до Оружейного. Можно чуть сократить — через проходные дворы, но в темное время суток, особенно зимой, все-таки страшновато.

Приходишь — а там уже очередь, чтобы войти. Летом еще ничего, можно и постоять, а вот зимой стоять тяжело и холодно, мерзнут ноги. Мама сама одета не очень тепло, но меня закутывала так, что мне жарко. В женское отделение народу больше, да еще и с детьми. Пока стояли в очереди, успевали перезнакомиться. Моя мама немногословна, зато я минут через десять уже бегала и болтала с другими девчонками. Мама стояла с узлом и тазом. В узле — чистое, полотенца, простынки, смена белья, а таз — для меня. У многих, кто приходил с детьми, были тазы.

Всем хотелось быстрее войти. Войдешь внутрь — уже веселее. Мужское отделение было сразу на первом этаже, а в женское очередь тянулась по лестнице на второй.

Наконец мы входили в саму баню. Перегородки между раздевалкой и предбанником нет, наше пальто вешал гардеробщик, и никто не удивлялся, что это мужчина. Номерок надо было спрятать — люди приходили разные, могли украсть пальто.

Мы шли дальше, в предбанный зал, где стояли длинные деревянные диваны с высокими спинками. Здесь женщины раздевались, складывали свои вещи, заворачивали в узел и шли в банное отделение, взяв с собой мыло, мочалку, тазик и простынку для детей.

Заходим в баню. Пар стоит такой, что ничего не видно. Мама меня крепко держит за руку — пол каменный и скользкий. Надо быстро найти место на длинной каменной скамье. Это не просто, народу в субботу много. Надо втиснуться между тетеньками, а нас двое да еще с тазом. Наконец, кто-то уходит, и мы занимаем место. Мама оставляет меня сторожить. Сама идет за шайкой к крану, чтобы помыть ее и набрать горячей воды. Нести тяжело и скользко. Но за водой приходиться ходить часто, а там снова очередь. Мама с мылом моет наше место на скамье, обливает из шайки, стелет маленькую простынку и сажает меня на нее. И опять — за водой, а я сижу, жду. К пару уже привыкла, смотрю по сторонам. Мне все очень интересно.

Вокруг много разных женщин: молодых, пожилых, маленьких и больших, худых и толстых. Мочалки есть не у всех, у многих только тряпочки. Брызги летят со всех сторон. Кто-то ругается — помылись, а на них грязные брызги летят. Не нарочно, просто тесно. Некоторые женщины просят потереть спину.

Мама моет сначала меня. Самое ужасное, когда она моет мне голову — мыло на лице, сразу попадает в рот. Глаза не открыть, я пытаюсь руками смыть мыло с лица. Но это бесполезно — вода в тазу тоже мыльная. Мама дергает мне волосы, мне очень больно, я ору, она меня ругает. Соседняя тетенька даже сказала маме, что нельзя так с ребенком. Когда я чуть подросла, научилась сама мыть себе голову. Это стало большим облегчением для меня и для мамы. Но пока приходилось терпеть.

Маме надо быстрей, ей еще самой надо помыться. Ведь уже поздно, а нам еще идти домой. Наконец, я, чистая, с ног до головы ополоснутая, сижу и жду, когда помоется мама. Баня постепенно пустеет — время позднее. Вот и мы тоже идем к выходу мимо душа, и мама разрешает мне ополоснуться в душе — это самый приятный момент во всем мероприятии. Но что-то в нем иногда ломается. Один раз я видела, как дядька в синем халате пришел чинить душ, не обращая никакого внимания на голых женщин.

Выходим в раздевалку: холодно, — скорей, скорей к своему месту, мама достает из узла полотенце и закутывает меня в него, сажает меня на сухую простынку и моет мне ноги в тазу (выходя из парилки успевает налить в него немного воды, чтобы ополоснуть мне ноги после мыльного пола). Потом надевает на меня рубашку и, когда мне уже не холодно, начинает заниматься собой.

Вытирает тщательно волосы (никаких сушилок нет, а что такое фен — такого тогда никто и не знал), расчесывает и завязывает голову платком. Одевает, обувает меня, а уж потом сама.

Одетые, идем в гардероб, берем наши пальтишки. Мама закутывает меня. Поверх пальто и шапки завязывает на мне бабушкин большой платок — крест накрест узлом на спине. Носовым платком закрывает рот, наружу — только глаза, и мы выходим на улицу.

Темно, безлюдно. Мама запрещает мне болтать. Мы идем очень быстро. На улице мороз. Иней на моих ресницах мешает смотреть. Руки у меня заняты — в одной я несу небольшую сумку (помогаю мамочке), а другую крепко сжимает мама. И еще она держит сумку и таз. Как она все это выносит! Сейчас трудно даже представить.

Ну, вот и наш дом, двор, дверь! Мы дома. Бабушка уже волнуется: «Что так долго? Поздно-то как уже! Ребенок измучился!» Кто, интересно, измучился? Но мама моя довольна, большое дело сделала. Выходит из комнаты соседка: «Кто это пришел такой чистый! С легким паром!» А у меня глаза закрываются. Пока бабушка меня раздевает — я уже сплю.

В следующую субботу мама в баню сходит одна, а меня помоет на кухне в корыте.