Еще я помню

(рисунок Наталии Маркус)

Телевизоры были редкостью. В нашем дворе мало у кого был телевизор. У нас не было, зато был в соседней коммуналке. Там жила моя старшая подруга Милка. К ней мы и ходили смотреть какой-нибудь фильм.

Вся их семья собиралась у телевизора. Взрослые приходили со своими табуретками, а я — с маленьким стульчиком. Гасили свет и молча смотрели. Не разговаривали, как будто сидели в кинотеатре. Телевизор был с очень маленьким экраном, но с линзой, наполненной дистиллированной водой. Эта линза увеличивала изображение, так как была выпуклой.

Я помню, смотрели такой фильм — «Петер». Кажется, немецкий, музыкальный, с танцами, про любовь и, конечно, черно-белый. Изображение не в резкости, но это было неважно! В это трудно поверить, но мы считали все это почти волшебством. Я сидела в темноте, в чужой квартире, смотрела на экранчик, и сердце мое замирало от восторга: это ж надо, чтобы дома, не в кино, смотреть фильмы!

А кино я очень любила. Кино — это праздник! Сначала, когда еще маленькая была, ходила с мамой в кинотеатр «Смена» на Большой Грузинской рядом с Тишинской площадью.

Этот кинотеатр все называли «Собачий ящик». Там люди во время сеанса грызли семечки — шелуха хрустела под ногами, некоторые курили. Старые тетеньки, дежурные у дверей боялись делать замечания. Публика была всякая: много ребят, шпана приходила погреться зимой, попить пивка в буфете, многие с детьми, как мы с мамой, старики, которые, кстати, не боялись делать замечания пацанам. А те громко разговаривали, иногда вставали и ходили по залу.

Любой фильм предварялся журналом новостей. Из этих новостей люди узнавали, что происходит на фронте, что в тылу делается. Когда смотрели военную хронику, люди замирали — вдруг случайно мелькнет родное лицо. Потом некоторые придумывали или им казалось, что видели своих. Многие ходили по нескольку раз, только чтобы смотреть фронтовые новости, а потом, не дожидаясь фильма, уходили. А ребята, наоборот, такие фильмы, как, например, «Подвиг разведчика», смотрели по нескольку раз и знали наизусть. Иногда под креслами и даже по ногам бегали крысы. Я очень боялась и всегда сидела, подняв ноги на сиденье.

После войны было много трофейных фильмов. Это были сильные фильмы. Некоторые было страшно смотреть, и мама велела мне закрывать глаза: «Пока не смотри, все кончится хорошо». Но кончалось плохо (например, «Мария Стюарт» — она погибала), и я ревела: «Ты обещала, что ее спасут»!» Мама, сама расстроенная, говорила: «Ну, не успели ее спасти. Будешь реветь — не пойду с тобой больше в кино». После кино мы шли в кондитерскую, и мама покупала мне эклер, чтобы я забыла про фильм.

Теперь «Смены» давно нет, а кинотеатр «Москва» и сейчас на месте.

А еще я любила слушать приемник. Приемники разрешили иметь людям только после войны, так как во время войны они были под запретом, их обязывали сдавать. Но и после войны радиоприемник надо было регистрировать в ближайшем почтовом отделении.

Настоящий приемник появился у мужа моей тети Тони — дяди Леши. Большой, красивый, в деревянном корпусе со светящейся шкалой. До этого я видела только радио — круглую черную тарелку с двумя маленькими колесиками (одно из них регулировало громкость).

Вечером, после работы, когда я у них бывала, мы садились рядом, и дядя Леша включал приемник, начинал крутить колесико: разные радиостанции следовали одна за другой — то музыка, то радио-спектакль, то наши песни, которые пела вся страна. Станций было немного, но все это было чудом — светилась шкала, что-то свистело, шипело, менялись радиостанции и передачи. Включали негромко: были случаи, соседи заявляли в милицию, и тогда приходили с проверкой: есть ли документы на приемник?

Иногда дядя Леша давал и мне покрутить колесико. Я медленно крутила — черточка двигалась, меняя одну шкалу за другой. Я слушала и изумлялась. И мечтала: вот я стану взрослая, получу зарплату и куплю маме с бабушкой подарок — приемник, чтобы слушали, собравшись вечером все вместе, и пили чай. «Тарелку»-то мы слушали только днем.

Но и ее я готова была слушать, не отрываясь, все подряд: детские передачи, спектакли, оперы. Тарелка висела высоко над дверью. Я сидела на стуле около двери и слушала. Я не все понимала, но все запоминала. Сидела тихо, пока дед не гнал меня погулять во двор: «Ну что прилипла к стулу? Хватит слушать галиматью всякую, иди погуляй».

Дед радио не любил, слушал только новости и погоду. Считал, что в «Последних известиях» много вранья. Очень хорошо помню «страшный» голос диктора Левитана. Даже у взрослых мороз шел по коже, когда он читал новости или объявлял что-то важное.

Помню, как собирались у радио, когда говорил Сталин, но это случалось не часто. У соседей тарелки не было и слушать новости они приходили к нам.

Детские передачи дед позволял мне слушать, но некоторые не выносил, например, его бесила Рина Зеленая, когда она говорила детским голосом. Я его просила: «Не выключай, она хорошая», а он: «Дура старая, впала в детство!» Помню радио спектакль «Черная курица». Слушала много раз и знала наизусть. А недавно была в книжном и увидела эту книгу. Купила, конечно, вспомнила детство.

(рисунок Наталии Маркус)

Оперные арии я знала наизусть. Дед их терпеть не мог: «Вот разорались!» — и выключал. Но бабушка была воспитана в семье, где любили искусство, книги, театр. Она не давала выключать радио. Иногда мы с нею слушали вместе, она мне объясняла и рассказывала много интересного.

Содержание оперы «Евгений Онегин» я тоже знала наизусть и даже пела иногда арии из нее, а во дворе девчонки спрашивали, что за песни я пою и откуда их знаю. Я знала стихотворения Пушкина и сказки, но понятия не имела, кто сочинил «Евгения Онегина» — опера и опера, там все поют.

Когда «Онегина» стали проходить в школе, я очень удивилась, ведь я думала, что существует только опера. А учительница по литературе поражалась, что я могла читать некоторые отрывки оттуда наизусть.

Правда, когда я читала на уроке, мне все время хотелось запеть, но я сдерживалась, представляла, как весь класс будет ржать. Мы все очень хорошо помнили, как на экзамене после четвертого класса (тогда экзамены были с четвертого класса) одной нашей девчонке достался билет с Гимном Советского Союза — надо было прочитать наизусть. Она никак не могла — начнет и замолкает, а учитель говорит: «Ты что, не знаешь? Все знают». Она чуть не плачет: «Знаю». «Ну читай!» «А можно я спою?» «Ну пой!» И она запела дурным голосом. Пела долго, до конца. Мы сидели, слезы текли у нас от смеха, а преподаватели закрывали лица руками, но прервать не осмеливались (вдруг кто донесет?) Ей, конечно, поставили пять — а как же иначе?

В школе меня донимали рисованием. Стенгазеты, плакаты — еще ничего, их было весело делать в компании. Но на уроке рисования было ужасно. У меня это был самый нелюбимый предмет, хуже химии. Как много все-таки зависит от учителя!

Мы химичку не любили, а она не любила нас, но хотя бы каждый урок было что-нибудь новое. А рисование стало для меня кошмаром.

В класс входила красивая, хорошо одетая женщина с журналом и толстой книгой в руках. Она садилась, делала перекличку, затем открывала свою книгу и говорила:

— А теперь, девочки, давайте порисуем. Наташа, иди к доске!

Мне хотелось рисовать так, как это делали все — у себя за партой, но я шла к доске.

— Что ты сегодня будешь рисовать?

— Не знаю.

— Как это? Надо было подготовиться! Ну подумай.

— Домик и деревья, — говорила я.

— Замечательно! Начинай. А вы, девочки, рисуйте все так, как будет рисовать Наташа!

И я начинала. А «учительница» открывала книжку и весь урок просто молча читала.

Девочки (а в классе были только девочки, с мальчиками мы учились раздельно) сидели тихо, но каждая занималась своим делом: кто рисовал, кто вышивал, кто тоже, по примеру учительницы, читал свою книжку. А я, как наемная, рисовала на доске. Доска была плохая, мел сыпался. Я уставала стоять весь урок у доски и не могла дождаться звонка.

Но нет худа без добра! Когда я начала преподавать рисунок и живопись, умение рисовать на доске мне очень пригодилось.

А вообще рисовать я любила с раннего детства. У меня были цветные карандаши — шесть штук в коробочке. Каждый вечер мама затачивала мне их ножом. Грифели она делала остренькими, чтобы хватило на завтра. У меня был небольшой альбом, иногда мама приносила мне с работы фотобумагу. Плотную, но с обратной стороны она была глянцевая. Эту бумагу я экономила. Мне нравилось на ней рисовать.

Я рисовала все, что в голову взбредет: иллюстрации к прочитанным книжкам, срисовывала что-нибудь с открыток или картинок, иногда предметы с натуры, разных красивых девушек в придуманных нарядах, цветы. Во дворе ко мне стояла очередь из девочек, чтобы я рисовала им куколок в трусах, а к ним одежду. Потом куклу вырезали и платья тоже, чтобы можно было их «одевать». Позже оказалось, что такие куклы продаются. А ведь я это придумала сама.

Очень любила рисовать природу, дома, но возникали трудности. Я не имела понятия о пропорции и перспективе. Постигала все сама, просматривая репродукции с картин и книг. Однажды я шла по улице и обратила внимание, что люди впереди меня гораздо меньше, чем те, которые ближе ко мне. Я остановилась, прищурила один глаз и пальчиками замерила человека, идущего впереди подальше. Он оказался таким маленьким! Это было моим личным открытием. Ведь эта тетка в школе не учила нас совсем ничему.

Дома всем нравилось, что я люблю рисовать, тем более, что и мама моя тоже умела, особенно здорово у нее получались карикатуры. Но она рисовала так, между делом, а я готова была рисовать днем и ночью. Когда мама купила мне краски, я увлеклась цветом. Краски были плохие: сухие и твердые, да и кисточка из жесткой щетины. Но я была рада и этому. А на день рождения мне подарили настоящие акварельные краски вместе с хорошей кистью. Это было счастьем!

Краски лежали в железной плоской коробочке. Каждый цвет — в круглой ванночке, по шесть цветов в два ряда, а в промежутке между ними кисть — мягкая, пушистая. Мама сказала, «беличья». Нужно ли говорить, как я эти краски берегла! Когда рисовала ими, то из экономии брала краску на кончик кисти и размывала водой — получалось нежно и воздушно. Таким образом, я сама постигала технику акварельной живописи. Волшебство происходило на моих глазах, и все благодаря новой кисти и новым краскам!

(рисунок Наталии Маркус)