Новые книги Г.Маркус можно увидеть здесь Книги
Старинные часы всегда стоят...
И пляшет свет, и сонно липнут тени.
А люди, опускаясь на колени,
Из года в год наверх бросают взгляд —
Такой обряд, хотя часы стоят.
Они вне расписания и дат.
А время, их покинув, мимо-ходит.
И тянет за незримые поводья
И манит... но, как преданный солдат,
Не покидая пост, часы стоят.
Мерцает свечек призрачный отряд.
Людей сменяют люди, а хоралы —
Ночные скрипы. Исправляют нравы
И портят нравы сотни лет подряд.
Но на своем по-прежнему стоят
Часы. Когда мы явимся на суд
И все пройдем под ними вереницей,
То время предпочтет остановиться,
Чтоб не считать столетьями минут,
И всё застынет.
А часы пойдут.
Снег валит и валит, ты прячешь озябшие руки
и думаешь — вечность застыла под этим окном,
сейчас все решится — иначе ты сгинешь в разлуке,
и этой расплаты ждут небо, деревья и дом.
Ах, эти влюбленные — просто наивные дети.
Она не придет, и что толку упрямо стоять
и слать смс... Но, хоть я за нее не в ответе,
я буду с тобою, я рядом — опять и опять.
Я в каждой развилке и в каждом твоем повороте,
в молитвах и снах, и под дверью сижу у врача,
и прячусь в словах, и звучу в самой трепетной ноте,
и в точке, и в строчке, что надо с абзаца начать.
Чем дольше с тобой, тем я буду сильней и заметней.
Я в тяжести лет и в концовках прочитанных глав,
и в длинных гудках, и в коротких... И самой последней
покину тебя, лишь на крохотный миг обогнав.
Мы поздние нотки на слабенькой ветке —
Пора нас судить беспощадней и строже.
Никто не спасется, расставлены метки,
и хоть бы скорее... пускай не тревожат
пустые надежды. Последние песни
поют дураки, оторвавшись от стаи.
Но небо закрыто, диагноз известен,
кто смог бы взлететь — тот давно уж летает.
А нам и пытаться теперь уже тщетно,
а нам — покружив, пополнять эти сонмы
шуршащих и мертвых, цветных и бесцветных —
осеннюю норму упавших и сорных
из прошлого года, из прошлого века
— мы ляжем слоями, от нас не убудет,
мы смыслы без звука, мы ноты-калеки,
обычные души обыденных судеб.
Нас поздняя осень привычно зачистит,
а мы никого не зовем за собою...
Вот только немного сочувствуем листьям,
что станут надеяться новой весною.
Я пишу тебе письма — на каждом листке,
отправляю их в каждую новую осень.
Почтальон прилетает ко мне налегке
и всю стаю к тебе на крыльцо переносит.
И шуршат они там, и читаются вслух,
и трепещут, уснув на шершавом пороге,
но ты к шепоту этому, видимо, глух,
и спускаясь, не смотришь, наверно, под ноги.
Как выходишь из дома, является он
— твой усталый двойник, — подметает ступени
и ругает меня, и чихвостит сезон,
и стоит на подсвеченной золотом сцене,
подопрется метлой и глядит далеко.
Там блуждает по городу странный прохожий
и послания ищет — с моею строкой,
и найти их которую осень не может.
Дачные тени. Мы завтра уедем.
Вьется дымок с огорода соседей.
Светом янтарным ликует терраса,
Столько прождавшая этого часа.
Кресло замерзло под выцветшим пледом.
Кто там маячит? Не бабушка ль с дедом?
Ходят, согнувшись, в саду собирая
Яблоки-паданку. Пахнет сараем,
Жухлой листвой и подвязанной розой,
Мокрыми флоксами, детской глюкозой.
Старым комодом и ветхой салфеткой.
Дед нам за лето проставил отметки —
Всем по пятерке. Игрушки собрали.
Те, что остались, застыли в печали.
И стариковски-неспешно, вслепую,
Яблоки дед на крыльце сортирует.
Эти — в повидло, те - в лопнувший таз,
Эти — ребятам.
Съешьте сейчас.
А в общем, а наши шансы неплохи!
Поэт - как птица Феникс. Можем, братцы,
расплачиваясь болью за стихи,
стихами же потом и исцеляться.
Я напоить не в силах вас -
иссяк родник, пропали соки,
и только яда мой запас
на каждый день и каждый час
неисчерпаемо глубокий.
Вот, испарилась доброта.
Скребу по дну десертной ложкой,
Но и десертная - пуста.
А там, на стенках, - маета,
да сострадания немножко.
Я отменяю ваш приход,
Скорее приглашенья рвите -
Вам не войти -
не та, не тот...
Лишь ей, стоящей у ворот,
я открываю по наитью.
Пустой сосуд ей протяну,
она нальет туда с избытком
Победу, проигрыш, вину,
И молодость - еще одну...
И чуть помедлит у калитки.
16.08.16
Границу нормы пододвину
на полшага, совсем чуть-чуть,
потом еще наполовину
и окажусь в стране причуд.
Здесь фонари горят под солнцем
и перекрикивают день.
Рисуйте, значит, как придется,
всю эту нано-светотень.
Болеет тротуар. Прямая
теперь немножечко крива,
На небе облака ломает,
Под ними морщится трава.
Зато со мною всё в порядке -
Тут вам меня не изменить.
Я тихо двигаюсь с оглядкой,
Из вида не теряя нить.
Но правда в зеркалах провисла.
Вот не пойму, кто виноват,
Что вам я улыбаюсь кисло
И странно скашиваю взгляд.
Подоконник, книжка, чашка.
К мерзлому окну
Тонкой блеклой промокашкой
Зимний свет прильнул.
А за шторкою дремотной
День уже остыл.
Тянут время неохотно
Старые часы
И немодным циферблатом
Смотрят мне в глаза:
Ты-то, ты-то, вино-вата,
Так-таки и знай.
Любопытная, рябина
Тычется в окно.
Клин не выбиваю клином,
Так что все равно.
Но глядят друг в друга окна,
Дотемна близки…
День твой был сегодня соткан
Из моей тоски.
Елена Юшина, "Ангел первого снега", пастель
Я немного посижу и улечу...
В эту зиму - неподъемная работа.
Хоть нам крылья и даются по плечу,
но сегодня тяжело плечам чего-то...
Обвисают крылья, мокнут, тянут вниз,
Над обрывом мира - словно над порогом.
Первый снег... я повторю потом на бис,
я взлечу... лишь посижу еще немного.
Чем пьянее, тем позднее,
Что теперь держать фасон?
Всё увяло. Зеленеет
Лишь искусственный газон.
Воздух серый, пеплом полон.
Трудно плакать и смотреть.
Начинает шоу клоун,
А заканчивает смерть.
Шут – он тоже не железный
И играет кое-как.
Все давно под стол залезли,
Веселится лишь дурак.
Чем позднее, тем пьянее...
Кто с пелёнок не привит,
Тот, как травка, зеленеет
И на солнышке блестит.
«Ну ладно, Ты за них умрешь.
А хочешь знать, что будет дальше?
Любви и веры — ни на грош,
но море фарисейской фальши.
Предвидишь тысячи святых
как оправданье человека?
Но ты пришел не ради них,
Они и так Твои от века.
О, христианство победит!
Гляди, готов костёр для Жанны,
А сколько до-... а впереди...
Всех, помолясь Тебе, зажарят.
А ты готовишься — на боль!
Вот гвоздь — насквозь, вот смертный ужас...
За что? Чтобы один король
грозил крестом другому.... Хуже,
Всё будет хуже во сто крат.
Людей опять сжигают люди.
Твой брат по крови — им не брат,
там страшно... слышишь: «Jude, Jude!»
И дальним откликом: «Жиды!»
А что? Тебя они распяли.
Так пусть же превратятся в дым
или отвалят... то детали.
А вон писатель от казны
нарисовал — кого? — в икону:
антихриста, что полстраны
отправил загибаться в зону.
А вот, смотри: вот тоже крест,
Не деревянный, для начала,
а золотой, на животе,
что так несется величаво!
Живот садится в лимузин
(есть бог иной у этой касты)
и грешникам другим грозит
он именем Твоим напрасно.
Скажи, где любят тут врагов,
отдав последнее кому-то?
Здесь надо зазубрить стослов,
и Ты у них в кармане — круто!
А автор этих наглых строк?
Как лихо он других порочит!
А между прочим сам он… стоп.
Он про себя писать не хочет.
Теперь Ты видишь хорошо:
нет смысла умирать за этих».
«Но Я на час сей и пришёл.
Для них. Для всех. Вставайте, дети…»
Осенняя птица заходит в чужие дворы,
Легко семенит по изъянам чужих тротуаров,
И есть у неё ещё пара не сношенных крыл,
Но птица не помнит, что смела летать и летала.
Не может представить, а как это? - город внизу,
Квадратные шапки дворов застывают бетонно,
Машины по кругу своих заключенных везут,
И чахло герани глядят из проёмов оконных.
Цепляясь за воздух, слепые деревья себе
Карябают спины, шарахаясь к серым заборам,
И ищут проходы, и гнут сколиозный хребет.
И листья теряют, ведя бесполезные споры.
А сверху… наверно, по-разному, как повезёт:
Бездонно и купольно, и восхитительно страшно,
Но это полёт. Это долгий свободный полёт,
И это не каждый… Да, это сумеет не каждый!
…Осенняя птица сновала по мокрым дворам:
Помойки, коты, столько сложного долгого дела...
Пока не услышала: «Хватит, подруга. Пора».
И птица очнулась. И вспомнила. И улетела.
Свернувшись в позу эмбриона
Мы ждём, мы терпеливо ждём:
Вот примет роды дом казённый,
Вот нас оставят под дождём.
Пелёнки под собой марая,
Беззвучным криком заходясь,
Лежим, подкинутые раю,
Лицом к двери, ногами в грязь.
А кто-то что-то тащит дальше
И грубо ходит по ногам,
Но всякий мимо проходящий
Надежду оставляет нам.
А те, которые – да в двери,
А те, которых пустят в рай,
Нам говорят: здесь всем – по вере,
Марай пелёнки – не марай.
И нас никто не подбирает,
Мы ни туда и ни сюда,
Мы не доношены для рая,
Мы и для ада – ерунда.
Но из дверей выходит некто
И нас находит на крыльце,
И поцелуем ставит метку
На каждом вымокшем лице,
И лба коснувшись, смотрит нежно,
Стоит печально под дождём…
Но мы упрямо- безутешны
И этот взгляд не узнаём.
|
