Белые носочки

В школе у Юльки настоящей компании не было, только несколько хороших подружек. После того как все поступили в разные институты самой близкой осталась Вика, с которой они вдобавок еще и жили в одном подъезде.

Папа у Юльки был инженером, а мама технологом — обычная советская интеллигенция. Книжные шкафы забиты тем, что на самом деле читалось, а не просто отсвечивало корешками. Но в общении люди простые, как говорится, «без претензий». А Викины предки приехали в Москву по лимиту, отец работал квалифицированным сварщиком, а мать медсестрой — добрые и приветливые люди. Юлька в их доме чувствовала себя комфортно.  

Подруга, как и Юлька, была отличницей, мама на нее не нарадовалась. Вика поступила в сложный технический вуз, ей нравилась физика и математика. И вот тут-то у скромницы Виктории и появилась компания. У Юльки в группе (педагогический) учились одни девчонки, зато у подруги — парни на любой вкус, и все они были готовы помочь ей с курсовиком, чертежами и всякими сумасшедшими расчетами. Ничего такого непристойного, ни алкоголя (ну, разве что чуть-чуть), ни курения (почти); — все эти мальчики были высоколобыми умницами.

Так что Вика вовсе не пошла в разнос, как думали некоторые, наоборот, она очень интересно проводила время в разговорах о поэзии, посещая театры и вернисажи (почему-то математические мальчики все это очень любили). И, конечно же, лучшая подруга во всем этом тоже участвовала. Более того, Вика, которая не так хорошо разбиралась в искусстве, выставляла Юльку на первую линию разговора, пока еще не подействовали первые два бокала вина и атмосфера не раскрепостилась. Дальше можно было переходить в зависимости от погоды к танцам или прогулкам.

Викины родители работали по сменам и никаких претензий по поводу использования квартиры как места тусовки не выражали. Дочерью они гордились и всецело ей доверяли (пару раз Юльке показалось, что зря, но в итоге обошлось). Юлька тоже могла пригласить к себе, но ее родители всегда были дома по вечерам, а это все-таки напрягает.

Жаль только, что никто из Викиной компании — несколько парней из группы создавали постоянный костяк — Юльке не приглянулся. Болтать с ними было интересно, танцевать уже не очень. Вика как-то сразу отхватила себе самого умного и одновременно симпатичного парня, Яшу, с которым познакомилась еще до начала учебы в студенческом лагере. Остальные были не в Юлькином вкусе. Добродушный толстячок Сереженька; напротив, худющий, как жердь, очкарик Толик в недостающих до нужной длины брюках без стрелок; длинноволосое и лохматое чудо Миха в вечно засаленном свитере и сползающих с живота джинсах. Во время танцев он робко пытался прижаться, и его волосы лезли Юльке в лицо, а изо рта пахло клубничной жвачкой.

— А говорила, главное в человеке — это душа, — посмеивалась Вика. — А сама длину брючек оценивает.

— В человеке должно быть все прекрасно, — парировала Юлька. — Мне хочется, чтобы парень мне нравился, а эти твои физики-лирики…

Вика проблемой озаботилась, поэтому однажды в компании математиков неожиданно появился Рома. Рома-гитарист, как представил его Яшка, «мой школьный товарищ». Очень приятный парень, невысокий, подтянутый, с крепкими плечиками. И руками, которые очень понравились Юльке: по-настоящему мужскими, но одновременно утонченными, сразу видно, что музыкант. Рома был аккуратно подстрижен, опрятно одет — даже слишком опрятно, все на нем было прямо с иголочки. Тоненький джемпер отличного качества всем своим изумрудным цветом обещал никогда не линять. Джинсы ровно того размера, который нужен, закрывали ровно ту часть обуви, какую положено. Все на нем сидело изумительно. Вика бросила на Юльку красноречивый взгляд, в котором присутствовала толика зависти. «Пижон», — шепнул Миха Сереженьке.

— Разувайся, — приказал Яшка, словно уже был хозяином дома. — Вот тебе тапочки.

Вытащил из-под вечно спящего Викиного кота и подсунул приятелю тапочки ее отца, такие же старые и облезлые, как и сам домашний питомец. Тапочки с Ромкиным прикидом никак не гармонировали, и он незаметно выскользнул из них и задвинул их под диван, на котором сидел, открыв всеобщему обозрению абсолютно белоснежные носки без единого пятнышка.

Парни переглянулись, а девушки (это было Восьмое марта, и Вика пригласила еще пару девчонок из института) приняли боевую стойку. На нового гостя полилась щедрая волна женского внимания, ему расточались улыбки, ножки закладывались за ножки, кудри падали на лицо, хлопали ресницы, ну и тому подобное.  Рома в ответ не смущался, уместно отшучивался, вел себя со всеми приветливо и ровно, и скоро парни тоже расслабились и решили: «нормально, свой».

А на Юльку, наоборот, что-то нашло — ей наотрез расхотелось кокетничать. Нет, она тоже все это, в принципе, умела, но... Она хмуро сидела в углу и раздраженно наблюдала всю эту фигню вокруг Ромки. Настроение почему-то упало.

Яшка тем временем полез на шкаф за гитарой Викиного старшего брата. Все воодушевились, живой музыки им не хватало. Математики любили рок, бардов, почему-то шансон, и совсем уже почему-то — блатняк.

— Вы что, — покрутил пальцем у головы Яшка. — Он — настоящий музыкант, музыкальную школу окончил, сейчас в консерватории по классу гитары. Ром, сыграй им то, что мне недавно… ну, вот это… ну… сам знаешь, короче.

Стесняться и отнекиваться тот не стал, видать, привык к выступлениям. Минут десять настраивал инструмент, потом тронул струны и заиграл — не тремя блатными аккордами, а по-настоящему, перебирая всеми пальцами. Глаза у него стали отрешенными, он словно отключился ото всего. Юлька раньше понятия не имела, что на гитаре можно играть Шопена. Рома сыграл ее любимый ноктюрн, потом не менее любимый вальс, очень нежно и трогательно. Потом поднял голову, увидел, что все как-то загрустили, заиграл «Hotel California».

Юлька смотрела на его выражение лица, на руки, посадку и… ей захотелось реветь от непонятной досады. Нет, это совершенство не для нее. А еще эти белые носочки, это уже, как говорится, too much. Она по нему сохнуть точно не станет. И, чтобы не разреветься от обиды, она решила разозлиться.

Когда он остановился и отодвинул гитару — мол, хватит, давайте общайтесь дальше, девушки просто зашлись от восторга и принялись осыпать его комплиментами. Рома только рассеянно улыбался.

— Да это ж и я так могу! — разрядил обстановку Миха, изобразив Промокашку.

— А что ж сыграть-то? — улыбнувшись, подхватил цитату парень.  — Мурку?

Под общий смех он снова взял гитару и отбацал им «Раз пошли на дело, выпить захотелось». Под этим предлогом начали наливать, а Яшка провозгласил тост «за прекрасных дам». Включили магнитофон — под гитару не потанцуешь.

Юлька протиснулась между Толиком и Серегой и вышла на кухню.

— Ты куда? — запоздало крикнул ей Миха.

— Чаю себе налью.

«Глотну чаю и домой», — решила она. Однако следом тут же прибежала Викуся.

— Ну как тебе, — громко зашептала она. — Вот скажи, настоящий я тебе друг или как? Тако-оого парня… А уж он на тебя только и смотрел, ни на Таньку, ни на Соньку, только на тебя!

— Не заметила.

— Ну конечно, ты же с Михой болтала как раз. А сейчас ты пошла, а он прямо взглядом тебя проводил.

— Не выдумывай, Вик. И вообще… Нет, нет, это парень не для меня. Вообще не мое.

Юлька ливанула в чашку кипятка и принялась полоскать в нем пакетик.

— То есть как? — изумилась подруга. — С ума сошла? Это еще почему?

— Слишком хорош для меня. Идеальный какой-то. Не знаю, кто ему нужен. Наверняка у него какая-нибудь девица c филфака.

— Яшка говорит, никого. Слишком скромный, вечно занят учебой…  

— Ага, скромный. Родители небось дипломаты. Нет, а эти носочки! — разошлась Юлька. — Вон нормальные ребята, разуются — запах аж в нос бьет, пятки протерты, на мыске дырочка. А этот лощеный, чистюля…

— А ты сама что, бомжиха в рваных колготках? — захохотала Вика.

— Нет, я обычная! Обычная! И колготки у меня могут порваться, и пятно могу посадить. Я человек, а не манекен.  Как вообще можно дойти куда-то в ботинках и не засалить носки? У меня вот ни разу не получилось. 

— Знаешь, тебе не угодишь, — обиделась подруга. — Тот — неряха, этот — чистюля... А какой этот Рома одаренный, с ума сойти! Никогда таких не встречала.

— Вот именно. Твой Яшка тоже одаренный, но он простой. И потом, я в музыке ничего не понимаю.

— Это ты-то не понимаешь?

— Настолько — нет! Как все, знаю популярную классику. Да и талантов у меня никаких, — упорствовала Юля. — О чем нам с ним говорить, я сразу покажусь ему примитивной…

— Зато ты рисуешь здорово!

— Ой, не смеши. Для себя…

— Вот уж не думала, что у тебя столько комплексов!

— Поверишь, сама не знала, сегодня вот обнаружила... Не хочу я постоянно чувствовать себя лохматой необразованной страшилкой… а по сравнению с ним любая так выглядит. Так что это не комплексы, а скорее гордыня.

— По мне так без разницы! — махнула рукой Вика. — Ай, ну тебя, еще уговаривать. Не хочешь как хочешь, Танька точно не откажется! У нее комплексов нет. Возьмет и еще женит на себе. А он будет ей кофе в постель подавать.

— Ну и пусть забирает.

— Дура.

Вика, презрительно хмыкнув, ушла, а Юлька, сделав пару глотков и обжегши нёбо, прошла по коридору за сумочкой, бросив взгляд в дверной проем, — там уже поставили медляк, и танцевали парочки: Вика с Яшей, Соня с Толиком, а Танька с Ромой. Скромник, ага. На диване скучал Миха. Юльке он явно симпатизировал, но она не сомневалась — сейчас все протанцуются, и он тоже примет эстафету.

Ромка вдруг повернул голову, и они встретились взглядами. Юлька первая опустила глаза, быстро скрылась в темноте коридора и ушла по-английски.

***

Вечером раздался звонок.

— Он взял у меня твой телефон! — не желая терять времени на приветствие, торжествующе провозгласила Вика.

— А меня спросить забыла?

— Да вот еще, — фыркнула та. — Сама с ним разбирайся. Можешь послать, если ты такая набита…

Юлька, разозлившись, отрубилась. Нет, приятно, конечно, что она все-таки понравилась, да еще когда было из кого выбирать. Очень-очень лестно. Но… Она вовсе не прибеднялась, когда спорила вчера с Викой. Не могла она ему соответствовать, ну просто физически не в силах так идеально выглядеть, чтобы ему под стать. Ну не может и не хочет она постоянно думать о том, нет ли царапинки на мыске туфли или не размазалась ли тушь на ресницах. Такой уход за собой — это работа, титанический труд. К тому же и интеллектом до него ей явно не дотянуться. Лучше совсем не начинать, чем видеть его разочарование.

Но в одном Вика права, надо быть полной дурой, чтобы не ответить на его звонок и не согласиться встретиться хотя бы разок. Тем более, когда тебя так вежливо пригласили.

Она решила, что не станет наряжаться и делать какие-то особенные укладки или макияж. Пойдет как есть, как обычно, в джинсах. У нее хорошая фигура, на ней все нормально сидит. Правда, где-то за час до выхода нервы стали сдавать, и она начала метаться от зеркала к гардеробу, менять одежду, даже нацепила свое выходное «театральное» платье, но потом плюнула, натянула обратно джинсы и мрачно глянула на часы: пора.

Встретились непринужденно, словно давно знакомы, посовещались, куда пойти. В честь праздника в центре города был концерт, все гремело, они немного потолкались и, не сговариваясь, принялись выбираться к тишине.

Посидели немножко на бульваре, обменялись, как это бывает в первый разговор, «анкетными данными» — сколько лет, в каком районе, предки, школа, родители, интересы. Юлька из принципа говорила, «не умничая», в простых выражениях, пусть знает, с кем имеет дело. Когда заговорили о музыке, она напряглась. Но он не налегал на музыкальные термины и композиторов, а рассказал, как с детства хотел играть, причем именно на гитаре. Родители у него оказались не музыкантами и не дипломатами, но и не совсем обычных профессий: мама — переводчик, папа — дизайнер художественных выставок. Немного поговорили о живописи. Оказалось, что Рома благодаря отцу неплохой знаток. На этой теме Юлька тоже довольно быстро иссякла, и он перешел на любимые книжки — эта тема удержала их разговор подольше.

Паузу, грозившую затянуться, Рома прервал приглашением перекусить, и они зашли в кафешку неподалеку. Заведение называлось «Мастер и Маргарита» и тоже подсказало им предмет для обсуждения. Рома, невзирая на возражения, оплатил счет, и вообще, выглядел радостным, а вовсе не разочарованным. Она чувствовала, что нравится ему, но не могла расслабиться.

Изначально она дала себе установку: быть только собой, а он — как знает. Но пока получалось не очень. Нет, она не пыталась себя приукрасить или выставить кем-то другим, просто мысль о том, является ли она сейчас собой или кладет все силы на то, чтобы понравиться ему такой, как есть, напрягала настолько, что в итоге она уже сама не понимала, что говорит просто так, а что — ради своей установки.

Например, она зачем-то поведала ему о курьезном случае, о котором даже Вике не стала рассказывать. Как полгода назад она, расстроенная из-за смерти дедушки, надела туфли от разных пар и заявилась так в институт. И ничего и не замечала, пока кто-то пальцем не показал. Сбежала с занятий и потом обратно ехала в транспорте, уже зная… уф… позорище. Короче, можно смеяться, ха-ха.

Но Ромка не засмеялся, взгляд у него стал сочувственным и очень понимающим, прямо совсем по-другому как-то на нее посмотрел, только она не знала, чему он сочувствует — то ли потере дедушки, то ли самой ситуации. Ей даже показалось, что он сам хочет что-то ей рассказать, но тут в кафе заиграла живая музыка — на сцену вышла девушка с гитарой. Ромка отвлекся, некоторое время слушал, потом сморщился, как от зубной боли и предложил: «Может, пойдем?»

Это было единственное проявление снобизма, которое он себе позволил, но… хорошо, что Юлька не играла при нем на пианино, в детстве она училась аж восемь лет, правда, не в музыкальной школе, а в студии при жэке. Результат был такой: медведь немного приотпустил ногу с ее уха. В общем, настроение у нее снова ухудшилось.

Подводя итоги: Ромка не перестал быть мужчиной-совершенством, и поиски недостатков пока ничего не дали. Это становилось уже подозрительным. Вот такими лапочками и бывают маньяки, сказала она Вике примерно час спустя. Рома, конечно же, проводил до подъезда, до их общего с Викой подъезда, а тут и она сама нарисовалась и затащила их к себе. Рома не возражал, Юльке даже почудилось, что он рад провести с ней еще хоть полчасика, и это тоже было приятно.

Вика, посмеиваясь (ага, я же говорила, не устоишь!), приготовила чай, а Юлька принесла поднос в комнату, поставила на журнальный столик. Сегодня на Ромке была классная джинсовая рубашка, и под курточкой он даже не вспотел. На этот раз тапочек ему не выдали, и Юля невольно бросила взгляд ему на ноги. Глаза у нее стали круглыми: на нем были все те же белые носочки. По-прежнему кристально белые. Никакой черноты на подошве. Чистые, как только что из отбеливателя (да никакой отбеливатель так бы не справился!). Как такое возможно? Может, он вообще не человек?

Рома перехватил ее взгляд и нахмурился. Юлька взяла себя в руки и принялась что-то рассказывать Вике. Потом он проводил Юлю до ее лестничной клетки, они попрощались, как дети, за руку, и договорились сходить на выставку, организованную его отцом.

***

На выставке им было очень весело и хорошо вдвоем. Они перешучивались, острили, выражая свое мнение о картинах, — тут Юлька почувствовала себя уверенней. Она настолько расслабилась, что призналась, что немного рисует, а Ромка загорелся посмотреть ее работы. Она тут же объяснила, что это все дилетантское, так, хобби. Обсудили, хорошо это или не очень, когда любимое дело и работа, как у него, это одно и то же. Решили, что это все-таки огромная удача и счастье. Рома, понятное дело, был по-настоящему увлечен музыкой; он оставил всякое стеснение и начал объяснять Юльке, что думает и чувствует, когда играет. И она не ощущала себя дурочкой, а все понимала, потому что это были не профессиональные заморочки, а его живые эмоции.

Они говорили искренне, она даже полушутя-полусерьезно озвучила ему свои комплексы по поводу того, насколько он превосходит ее талантами, а он нахмурился, заявив, что ему до настоящего музыканта еще расти и расти. А еще очень тактично донес до нее свои мысли на тему семьи (ого!): ему не нравится, когда жены великих музыкантов или художников становятся их поклонницами. Вот он (конечно, если был бы великим) не желал бы, чтобы жена положила жизнь к его ногам. В его семье, например, каждый просто старается хорошо делать то, что умеет. И вообще, таланты бывают не только в искусстве. Например, педагогика, быть хорошим учителем — это великий талант. И что…

Тут он посмотрел на нее (они стояли напротив странной картины под названием «Объятия» — при всей абстрактности полотна объятия тут действительно угадывались и вызывали соответствующие эмоции) и сказал очень тихо, но решительно:

— Ты мне очень… нет, просто… ты безумно мне нравишься, ничего, что я так прямо?

— Ничего, — растерялась она и задала дурацкий вопрос. — А почему?

— Не только из-за внешности, хотя ты очень красивая, — Рома смотрел ей в глаза. — Ты самая настоящая, живая, откровенная… Я таких никогда не встречал. У тебя совсем нет маски, образа… Я… я с первого взгляда…

Она смутилась и отвернулась, а он поймал ее руку и сжал. Оба были смущены и одновременно им захотелось поскорее отсюда уйти — туда, где они будут только одни, где смогут поговорить… где он, возможно, ее поцелует…

***

На улице поджидал сюрприз: пока они ходили по залам, дождь, начавшийся еще с утра, усилился, превратился в настоящий ливень, по улице с вечно забитыми стоками потекла грязно-коричневая река. В некоторых местах вода доходила до самых коленок — несколько пацанят как раз тестировали глубину. И тут в Юльку словно бесенок вселился. Все было хорошо, слишком хорошо, но ей не давали покоя его вечно беленькие носочки. Как можно быть таким… настолько чистоплотным, если она правильно нашла слово. Интересно, как он поведет себя, если его идеальный внешний вид потерпит ущерб?

— Нам на ту сторону, — изобразила озабоченность она, пока Ромка раскрывал над ней зонтик.

— Разве? — удивился он. — Метро же налево.

— Нет-нет, нам к другому выходу, я точно тебе говорю.

— Как тут переходить, промокнешь, смотри, что творится?

— А помнишь Сергея Сергеевича Паратова? — лукаво прищурилась она.

Разумеется, мальчик из интеллигентной семьи классику читал и «Жестокий романс» смотрел. Он на долю секунды потерялся, потом задиристо хмыкнул, сунул ей зонтик, подхватил Юльку на руки и, как настоящий мужчина, не щадя своей замечательной обуви и фирменных джинсиков, по щиколотку в воде перенес ее на другую сторону. Но Юлька что-то совсем разошлась сегодня.

— Ой, Ромка, прости… ты был прав… нам действительно не сюда… — и она расхохоталась, увидев его выражение лица.

— Ладно, — стоически произнес он, ухмыляясь.

Юлька была перенесена обратно тем же макаром, но он не спешил опускать ее на землю.

Дождь лупил в их зонтик, а они смотрели друг на друга особым взглядом. Его руки держали ее крепко, но нежно, словно свою гитару.

Ради нее он даже забыл о своем аккуратизме… и значит, ей больше ничегошеньки не мешает…  

— Тебе положена награда, — прошептала она.

Приблизила свое лицо к нему и поцеловала в губы — легко, чуть прикоснувшись. А потом выскользнула из его рук прямо в лужу. И они понеслись к метро.

Там была толпа народу, и они стояли, плотно прижатые друг к другу, и почти не разговаривали, только смотрели друг другу в глаза. Когда они вышли, дождик почти закончился, Юлька глянула на Ромкины ноги, и ее стала мучить совесть.

— Как бы ты не простыл… Прости, прости, вот же я зараза.

— Ы-ы, — мотал головой он, — оно того точно стоило.

— Сейчас пойдем ко мне, и я тебя высушу, — отрезала Юлька.

***

— Разувайся, я сейчас, — в коридоре она скинула промокшие туфли и побежала ставить чайник. — Иди в мою комнату, вот сюда, налево.

Если ты замерз или промок, надо сразу выпить горячего чая, говорила мама.

— Брюки тоже снимай, подсушим на батарее… я тебе сейчас папины треники принесу, — крикнула она с кухни.

Потом пронеслась в родительскую комнату, достала папины тренировочные штаны и его старые растянутые носки. Вошла к себе и… замерла на пороге.

Ромка смущенно переминался у письменного стола. Брюки он не снял, они по-прежнему были мокрыми до колен. Но… на его ногах она увидела абсолютно белые, как первый снег, носочки. Даже мыски у них были сухие.

— Это… это как? — пролепетала она.

— Ты о чем? — якобы не понял Ромка.

— О чем… об этом, — она тыкнула пальцем в его ноги. — Подними! Подними ногу!

— Зачем… — сопротивлялся он.

— Ты меня пугаешь, вот зачем! Покажи мне свои носки! Как они могли высохнуть… так быстро…  почему они не грязные!

— Я… я не знаю… Это что, так важно, — он как-то деланно усмехнулся.

— Да. Это важно. Еще раз увижу на тебе это белоснежное чудо, и больше мы не… Я не хочу в сумасшедший дом. Не хочу встречаться с таким гребаным совершенством, у которого даже носки не пачкаются! Или ты мне объяснишь, как ты это делаешь, или… или…

Ромка некоторое время смотрел на нее, прикусив губу… А потом… медленно вытащил из заднего кармана пару грязных, насквозь промокших носков.

— Уф… — Юлька с облегчением выдохнула и рассмеялась. — А я уже думала, что ты небожитель какой-то. Так это у тебя что, запасные с собой были? Ну ты даешь!

Ромка несколько секунд помедлил, а потом обреченно, как изобличенный преступник, поднял с пола свой маленький аккуратный рюкзачок и раскрыл его, демонстрируя содержимое. Увидев которое, Юлька принялась так истерично хохотать, что у нее аж слезы из глаз брызнули. В рюкзачке лежало пять или шесть упаковок таких же белоснежных носочков.

— Боже мой… — всхлипывала она. — Зачем ты это делаешь? Пыль в глаза пускаешь, да? Чуть не довел меня до истерики!

— Ну… просто… это с детства, привычка. Хочешь называй это манией. Просто был случай… типа как у тебя с туфлями… только хуже.

Она вмиг посерьезнела.

— Расскажи…

— Да… расскажу… Только тебе. Мне было двенадцать… ты смеяться не будешь?

— Нет… нет, ты что…

— Мы гуляли на даче компанией: я, мой двоюродный брат, он меня на полтора года старше, его отправили к нам на лето, и еще девчонки, разного возраста. Одна мне особенно нравилась. Сейчас не пойму даже, чем, мы с ней ни разу не разговаривали, стеснялись друг друга… дотронешься случайно — и потом весь день думаешь…

— Понимаю…

— Однажды мы с отцом ходили на поле, и я с размаха наступил в огромную коровью лепешку. Свеженькую такую… все сандалии, носки, все изгваздано. Ну дома меня почистили, носки постирали, прошло несколько дней, и я в этих носках бегу с ребятами гулять — к стогам. Тогда такие огромные копны собирали, в два человеческих роста, а мы по ним лазали. Ну вот мы разулись и полезли на стог.  Зачем разувались, не знаю, почему-то думали, что так надо. Я лезу, за мной другая девчонка и брат, и тут вдруг она как закричит: «Фу, у Ромки нога говном воняет». И брат туда же: «Ну ты вонючка». И все от меня разбежались, носы затыкают, орут, повторяют... вонючка, говнюк…

— Подожди, ты же говорил, что носки постирали.

— Ну постирали, где там особо на даче, воду погрели да замыли, а запах, видать, остался. Короче, зачморили меня, я стараюсь не плакать, убежал от них домой. Иду реву, не выдержал. Брат вечером вернулся — и опять… Теперь, говорит, на тебя ни одна девчонка не взглянет, ты навсегда вонючка.

Его голос дрогнул, и Ромка замолчал, словно пережил все это прямо сейчас. На Юльку он не смотрел, рассказывал это своим носкам.

— И что, эта девочка больше с тобой не дружила?

— Не знаю… брат уехал с родителями на юг. До самого отъезда меня доканывал. Я теперь понимаю, почему… Отец их бросил… денег не было. А меня всегда хорошо одевали, покупали хорошие вещи. Мама с папой годами ходили в одном и том же, но старались, чтобы я выглядел прилично.

— Брат уехал, а остальные?

— А с остальными… я с ними не гулял больше. Ни разу, ни в то лето, ни в следующее, — он поднял на нее голову. — Знаю, ты скажешь, фигня… ну обзывались, когда это было… но…

— Поэтому ты решил всегда в идеально чистых…

— Ага, вошло в привычку. У меня страх появился разуваться в гостях.  А так мне спокойнее… Только не говори, что мне надо лечиться!

— Ну… можно попробовать кое-что. На-ка, надень, — Юлька протянула ему папины старые носки. — Давай-давай.

— Зачем? —  не понял он.

— Увидишь.

Ромка послушно сел на диван и натянул на себя черные носки в катушках. На пятке была небольшая дырочка.

— И что теперь…

— А вот что…

Юлька присела рядом и потянулась к нему. Ромка порывисто обнял ее, и они поцеловались. Как могли, так и поцеловались. Юльке стало ясно, что он так же не умеет целоваться, как и она, и от этого на сердце стало еще теплее.

— Ну вот, — весело сказала она, когда они оторвались друг от друга.

— Вот так терапия, — выдохнул он. — Хочешь сказать, целоваться с тобой можно будет только в таких?

— Не-а, — серьезно ответила Юлька. — Хочу сказать, что мне нравится Ромка в любых носках. Причем просто безумно…

Он так смотрел на нее, что… ей даже захотелось вернуться к чему-то будничному.

— Ладно, — деловито сказала она и извлекла из его рюкзака все новые пары. — Одну оставляем. Остальные экспроприируем. Кстати, а почему всегда белые?

— На них сразу видно, если что, — поморщился Ромка. — Я псих, да?

— Ну… немножечко, — сказала Юлька. — Но это лучше, чем идеал.  

И они снова поцеловались. Во второй раз уже начало получаться.  

***

Когда следующим утром папа полез в шкаф за носками, он очень удивился: на полке ровной стопочкой лежало пять новеньких пар кристально чистых мужских носков, белых, как первый снег.